По мере удаления событий во времени изменяется понятие древности. Из XXI века древностью может быть уже XVII столетье. У древности люди ищут ответа на то, что их насущно волнует сегодня. Древность мудрее, законченнее, упорядоченнее. Виднее и загадочнее одновременно. Древность одновременно молчит и говорит, слушает и отвечает.
Временную реальность принято разделять на четыре составляющих: настоящее, прошлое, будущее и вне-время, вечность. Область искусства, в том числе и музыка, оперирует всеми этими временами одновременно, создавая некое особое временное состояние – художественное время.
Содержание статьи
Художественное время, богослужебное пение и музыка
Наша современница, композитор София Губайдулина называет его «сущностным» и считает, что реальное космическое время находит искупление только в искусстве, где происходит творение сущностного времени. «Сущностное» или художественное время каким-то образом соотнесено с вечностью. А вечность со знаком плюс (не Ewigkeit Снежной королевы, это минус-вечность) есть «Божественное» время, Всегда и Сейчас, – время сакральное, священное. Так человек выделил из всех времен – время Бога.
В музыкальном искусстве есть область особая, связанная с культом, со «временем Бога» в буквальном, даже обиходном смысле – это область церковной музыки. Литургия как вершина и смысл церковной службы есть соединение Бога и человека в таинстве Евхаристии. Когда «время человека» обожествляется, становится «временем Бога», сакральным временем, нисшествием вечности в человеческую бренность и конечность. Церковная музыка – музыка для богослужения, служебная, ритуальная музыка. Но что есть тогда духовная музыка? Каким образом эти понятия соотносятся?
Если вернуться из XXI века в XVII – условной древности, «первой древности» (удаление во времени тогда можно считать «бесконечной древностью»), то обращает на себя внимание один важный парадокс, исследованный композитором и музыковедом В.И. Мартыновым в книге «Игра, пение и молитва в истории русской богослужебно-певческой системы». Он пишет: «В России вплоть до XVII века существовало жесткое разграничение понятий богослужебного пения и музыки.
Петь – не значит играть
Оппозиция слов «петь» и «играть» отнюдь не сводилась к оппозиции вокального и инструментального исполнения, но обозначало некое более фундаментальное противопоставление. Слова «петь» или «пение» обозначали пение в церкви и относились только к богослужебным песнопениям. Слова «играть» и «играние» обозначали пение вне церкви, в миру, и употреблялись даже в случаях чисто вокального исполнения песен.
В азбуковнике XVII века дается одно примечательное разъяснение: «Мусикия – в ней же пишутся бесовские песни и кощунства». Таким образом, слово «музыка», вобрав в себя все элементы значения слова «игра», превращается в понятие, противоположное понятию «богослужебное пение». Вот почему столь привычное для нас словосочетание «церковная музыка» в рамках древнерусской традиции было абсолютно немыслимо и абсурдно»!
Так почему же все-таки музыка стала музыкой, то есть обрела все предикаты, к ней ныне прилагаемые? Почему музыка стала одним из символов Божественного? И в чем заключается противоречие и различие между духовной, светской и церковной музыкой сейчас? На каком перепутье встречаются и чем разделены сейчас церковная и светская традиции? И не есть ли понятие «духовная музыка» своеобразной попыткой соединить два явления, которые, вполне возможно, движутся в направлении друг друга?..
Сакральное время
Но прежде остановимся на понятии сакрального времени. Сакральное время – время Бога, время общения человека с Богом. Время молитвы. Каждый молитвенный текст – обретение формулы божественного на языке земного.
Молитвы, переходя из эпохи в эпоху, начиная жить в новых языках, обретали вместе с тем и новые смыслы или оттенки смысла – результат попадания в иную культуру, но сохраняя неизменной ту самую формулу божественного, в них изначально заложенную.
Каждое время прочитывает эти вневременные тексты по-своему. Это обязанность времени по отношению к этим текстам. Историческое время слагается из многих личностей, в нем живущих. Множество личных прочтений оказывается в итоге прочтением «от лица времени». Новое прочтение сакрального текста проявляет в нем нечто ранее скрытое, но, наконец, обнаруженное. Как иконы Богородицы: каждая икона – одно из Ее проявлений по отношению к миру. Бесконечность проявлений предполагает и бесконечность; иконографических отражений их: «Утоли моя печали», «Нечаянная радость», «Споручница грешных», «Призри на смирение», «Живоносный источник» и т.д.
Сакральность текстов
Трудность в том, чтобы этот обнаруженный новым прочтением смысл «вошел в систему», был принят, был усвоен. Бесконечность отражений сакральных текстов в музыке – одна из проекций бесконечность сакрального, а с другой стороны – обретение текстом формы в ином мире – мире звуков, перерастание в явле¬ние художественное. Но текст музыкальный обладает своими законами. Он одновременно и подчиняет себе сакральный текст, и подчиняется ему. Эти разнонаправленные ветви проявляют себя по-разному в разные эпохи.
Каждый композитор создает свои сакральные формулы, свой способ соединения с божественным. С. Губайдулина пишет: «Re-ligio – восстановление лиги, legato – восстановление связи земного и небесного, материального и духовного… Религию понимаю буквально, как re-ligio – восстановление связи, восстановление legato жизни. Жизнь разрывает человека на части. Он должен восстанавливать свою целостность. Это и есть религия. Помимо духовного восстановления нет никакой более серьезной причины для сочинения музыки» .
И далее: «Религия и искусство относятся друг к другу как естественное и искусственное в жизни человеческого общества вообще: религия – это наша естественная духовная жизнь, а искусство – наша искусственная духовная жизнь, то есть дело рук человеческих, наша человеческая духовная активность, наш ответ на любовь Творца. Религия – это то, что нам дано, а искусство – то, что нам задано. Хотя оба рода деятельности не идентичны, но цель у них общая. Отдельные произведения искусства могут не иметь никакого отношения к религиозной идее и все же содержать внутри себя вибрирующее чувство космического единства».
В чём проявляется богоподобие человека
Итак, молитва – «лига», соединяющая человека с Богом, восстанавливающая эту связь. Но если молитва – желание слышать Бога, то есть молчание, то художественное произведение в идеале – «ответ», переведенный на язык искусства и произнесенный человеком, создавшим это произведение. И все же создавшим или услышавшим? Или, может быть, услышавшим и воссоздавшим?
Недаром Бердяев считал творчество продолжением дела Творения и усматривал Богоподобие человека именно в творческом даре. В. Соловьев нашел для этого свой термин: «теургическое искусство». Художнику дается время, чтобы услышать. Если он упустит это «время слышания», он упустит возможность быть художником, то есть теряет Богоподобие.
Если считать музыку также и «вестью из другого мира» – композитор ведь пытается услышать? – то смелость слышания предполагает и смелость смирения, автономию смирившейся личности, ставящей себя вне известного; или наоборот – превращающей известное в загадочно-новое, обретающей известное заново.
Из этой автономии рождается автономия сочинения, т.е. его неповторимость: у иного мира иные законы. Совершенство слышания должно получить совершенное оформление. Но материя всегда сопротивляется. Косность сопротивляется обработке. Автор ищет ходы, где косность не обороняет себя, так как не ждет «общения» с этой стороны.
И тогда материя преобразуется изнутри. Время становится художественным, наброски получают измерение целого, многомерность целого. Они срастаются в целое, прорастают друг в друга. Но вода всегда должна быть живой, т.е. новой (Се, Творю все новое), свежей. Жизнь – это свежесть.
Выдающаяся пианистка XX века Мария Юдина (бывшая, кстати, православной христианкой) считала, что если что-либо и осталось божественного в человеке, то это его музыкальность. И музыка, возможно, особая «среда обитания», которая по-своему отражает и преломляет явления. Это область софийности, демиургичности.
С.С. Аверинцев в исследовании о Софии цитирует Книгу Премудрости Соломона: «Когда Он уготовлял небеса, – говорит библейская Премудрость о своем сотворчестве с Отцом, – я была там. Когда Он проводил круговую черту по лицу бездны, когда утверждал вверху облака, когда укреплял источники бездны, когда давал морю устав, чтобы воды не преступали пределов его, когда полагал основания земли: тогда я была при Нем художницей и была радостью всякий день, веселясь пред лицем Его во все время, веселясь на земном кругу Его, и радость моя была с сыновьями человеческими».
«Патриотическая теология, – пишет далее С. Аверинцев, – еще сохраняла воспоминание о том, что для иудея «Дух Святый» и Премудрость были очень близкими понятиями. Аспект игры, веселья, праздничности очень существен для третьей ипостаси. В тропаре Космы Иерусалимского Св. Духу, начинающемся словами «Царю Небесный, Утешителю…», эпитет крайне неточно переданный в традиционном переводе как «жизни Подателю», на самом деле звучит в подлиннике как «хоро- родоначальник жизни», «хорег жизни». Противоречие, которое есть между ветхозаветным «игранием» пред Лицем Божиим и новозаветной молитвой как аскетическим упражнением в слушании Бога, перешло и в музыку.
Мартынов пишет: «Оппозиция игры и молитвы в древнерусской традиции есть оппозиция двух противоположных состояний сознания – направленного вовне, к миру, и обращенного внутрь, к Богу… Игра есть свойство множественной и сложной структуры сознания; свойством же единой и простой структуры является молитва. Изгнание из рая может быть истолковано как утрата сознанием его изначальной простоты и единства, что привело к множественности и сложности, пригодной для восприятия мира, но не приспособленной для восприятия Бога» .
Молитвы меняются как меняется человек
Возможно, тихая и медленная музыка, многих сейчас привлекающая, преодолевает ежедневную множественность и раздробленность сознания. Она похожа на молитву или является ею – как попытка услышать сквозь какофонию и разорванность окружающего гармонию и целостность вечного. Изначальную и ненарушимую. Райское. Потерянный рай. Но для этого надо отказаться от обретенного ада. Потерять ад. Тогда появится (проявится) рай. Образы музыки – молитвы менялись, как менялся человек; видимо, в этих изменениях сокрыт некий смысл. Ведь зачем-то же нужна история?..
Каким же образом сакральное время становится художественным, а художественное приобщается к вечному, сакральному? Мартынов пишет: «Для древнерусского человека понятие богослужебного пения представляло собой нерасторжимое единство аскетического молитвенного подвига и искусства звукоизвлечения. Общий упадок аскетических традиций, наблюдаемый в XVII веке, привел к тому, что аскетическое преобразование сознания перестало считаться необходимым для полноценного функционирования певческой системы. Искусство владения голосом и искусство организации звукового материала начало освобождаться от «аскетической опеки» и ко второй половине XVII века полностью перестало представлять собою аскетическую дисциплину, превратившись в область музыкального искусства» .
Платон строил свою философскую концепцию на противопоставлении «мира идей» и «мира вещей». Все видимое – отражение мира невидимого, отзвук невидимого, его земное уподобление. Восприняв эту философскую систему, христианство обогатило ее новыми красками: земное богослужебное пение – образ небесного ангельского пения; более того – сообщение миру божественного порядка рассматривалось в православной аскетике как пение.
Возможно, в художественном времени происходят процессы, аналогичные сакральному, и это есть сакрализация мира в противовес обмирщению церковной музыки, описанному Мартыновым. Эти две тенденции где-то должны встретиться. Художественное время способно запечатлевать разные временные потоки и разные пространственные измерения. Способно создавать свою временную и пространственную перспективу.
Сакральное время – время Бога – предмет и акт веры; художественное время создается человеком, это акт разума. «У акта веры и у акта разума, – пишет Аверинцев, – есть, по крайней мере, одно общее свойство: оба они требуют сознательной сосредоточенности, внутренней бодрственности, нового чувства ответственности». Человек в состоянии творческого подъема – это человек в состоянии молитвы, то есть в состоянии Богообщения. Сакрализация художественного времени – это появление «времени Бога» в творении рук человеческих. Проявление, посещение или вхождение художественного времени во «время Бога».
